– А я, что это – одна нога, – говорил другой.

– И теперь разрешите спор между нами, – сказали оба разом.

Баббаланья, вставая, сказал:

– Не является ли этот самый вопрос, который оба они задали, тем страшным предметом спора в Марамме, чьи третичные скалы испещрены по всей поверхности этими отметками? Да, это то, из-за чего они всё ещё проливают кровь. Это то, что их всё ещё разделяет.

– Кто из нас прав? – снова потребовала нетерпеливая пара.

– Объединитесь, и оба будете правы; разделитесь, и оба неправы. Каждая единица составлена из частей так же, как из единиц множества. Девять состоит из трёх троек; a целое – из множества третей; или, пожалуй, тысячи тысячных частей; нет особой потребности останавливаться на третях.

– Прочь, глупые спорщики! – крикнул Медиа. – Мы ещё перед вашим приходом всё обсудили.

Прогулявшись дальше и заметив много чудес, Медиа сказал:

– Баббаланья, ты любишь все тайны; вот подходящая тема. Ты дал нам историю скалы; может ли твоя мудрость рассказать о происхождении всех островов? Как появился Марди?

– Ах, этот когда-то обсуждаемый вопрос улажен. Хотя и трудная вначале, это доказанная безделица. Начнём не с моего господина; есть те, кто характеризует Марди высотами и отметками и со своим закономерным лидерством называет его предельные глубины. Если послушать, то это – неплохая история. Коралловая стена, которая опоясывает острова, растёт вверх из глубоко расположенного кратера, оставшегося от первоначального хаоса. В первое время из этого тигля выходила в дымах и парах вулканическая огненная лава. Год от года её слои утолщались, её уровень долгое время понижался тяжёлым осадком к основанию, слой за слоем, твердея и далее корками вырастая до поверхности. Затем огромный вулкан взорвался, захватив целую массу, подбросил вверх древние скалы, которые теперь в разных горных вершинах говорят о том, что существовало прежде, чем Марди был полностью вылеплен. Следовательно, есть много окаменелостей на холмах, близкие родственники которых всё ещё скрываются ниже долины. Так Природа сделала, случайно соединив враждующие кратер хаоса и этот мир раковин.

Мохи погладил свою бороду. Иуми зевнул.

Медиа крикнул:

– Нелепо!

– Мой господин, тогда возьмите другую теорию, которую вы прослушаете, – знаменитую систему бутерброда. Первое состояние природы было супом, в котором агломерация твёрдых частиц сформировала гранитные клёцки, которые, истираясь, откладывали первоначальную страту, составленную из рядов, прослоённых из странной формы моллюсков и зоофитов, затем улиток и литорин: мармелада, который тянется, и орехов, которые раскалываются до съедобного состояния.

И затем, мой господин, у нас есть прекрасное старое время бутерброда Старого Красного Песчаника, лежащего основным слоем, и среди других деликатесов оказавшихся в нём первобытных рыб, согласно этому правилу, в форме осетра – цефаласписов, глиптолеписов, птерихтисов и других имеющих плавники созданий, редкого вкуса, но трудно пережёвываемых из-за костей. С ними была подана различная зелень – лишайники, мхи, папоротники и грибы.

Затем идёт Новый Красный бутерброд из песчаника: мергелистый и магнезиальный, лежащий со старыми патриархами – крокодилами и аллигаторами, – трудно разделимыми, – и потрясающими ящерицами, пронзёнными вдоль позвоночника, с изогнутыми хвостами и плавающими в шафрановых блюдцах.

– Что дальше? – крикнул Медиа.

– Масло, или масляный сэндвич, – для редких гурманов; масляным он был назван из-за толстых старых суставов, окороков, кругов и баронов морского рогатого скота и моржей, которые тогда увенчали стол этой страты. Сложенные все вместе – с великолепным изобилием! – филе и грудные кости, огузки, и сёдла, и бёдра; плечо к плечу, поясница к филею, рёбра, стучащие суставы и части, не принадлежащие ни к одному из них. И все они легли слоем прямо по всему, что пошло прежде. Линия за линией и линия на линии, мой господин; никакого времени, чтобы очистить останки, никакой остановки не было позволено; лежит и сжимается; сжатие, толчок и приход новых останков.

Затем Мел, или коралловый бутерброд; но никакой сухости далее; составленный из богатых сторон – эоцена, миоцена и плиоцена. Первый был дикой игрой для утончённых: низкорослые жаворонки, кроншнепы, перепела и летающие белки с небольшим вкраплением: каплуны, молодки, зуйки, украшенные яйцами буревестников. Это весьма утончённо, мой господин. Вторая сторона – миоцен – отличалась от первой, той, что из плоти птицы: морские млекопитающие – тюлени, серые дельфины и киты, преподнесённые с морем и водорослями на их боках, сердцами и почками, приготовленными с пряностями, плавниками и ластами фрикассо. Всё для вас, мой господин. Третий бок, плиоцен, был самым приятным из всех: целые жареные слоны, носороги и гиппопотамы, фаршированные сваренными страусами, кондорами, казуарами, индюками. А также барбекю из мастодонтов и мегатериумов, благородно поданное с елями в их ртах и петушиными хвостами.

Таким был старый допотопный мир: настоящий гурман и говяжий ренегат. Мы, мардиане, голодаем на поверхностных стратах отложений, ломая наши челюсти грецкими орехами, фундуками, кокосовыми орехами и моллюсками. Мой господин, у меня всё.

– Ты смело всё изложил. Мохи говорит нам, что Марди был создан за шесть дней, но ты, Баббаланья, создал его с момента основания менее чем за шесть минут.

– Для нас геологи – ничто, мой господин. В словах мы разворачиваем вам всё, включая системы, солнца, спутники и астероиды. Да в конце концов, мой славный господин, мой друг Аннонимо выкладывает новый Млечный Путь, чтобы пересечься со старым, и прокладывает квершлаги среди комет.

И, так сказав, Баббаланья откланялся.

Глава XXIX

Они всё ещё остаются на скале

– Изумленье-изумленье, фигле-фи, фигле-фогле-орум, – так напевал самому себе Баббаланья, медленно шагая по окаменелостям.

– Он опять сошёл с ума? – прошептал Иуми.

– Ты сошёл с ума, Баббаланья? – спросил Медиа.

– Я с самого моего рождения такой, мой господин; не я ли нахожусь в собственности дьявола?

– Тогда я буду опрашивать его, – крикнул Медиа. – Послушай, братец, почему ты бредишь в этом бедном смертном?

– Это он, а не я. Я – самый смиренный дьявол, который когда-либо входил в человека; собственно, я никаких рогов не ношу, мой хвост потерял свой зубец, как ранее ваши мардианские львы потеряли свои хвостовые кисточки.

– Этот дьявол очень занудный. Но, пожалуйста, скажи, кто ты, братец?

– Самый смиренный дьявол, который когда-либо входил в человека; собственно, я никаких рогов не ношу, мой хвост потерял свой зубец, как ранее ваши мардианские львы потеряли свои хвостовые кисточки.

– Очень повторяющий этот дьявол. Братец! Не дразни меня. Знаешь ли ты некоего Баббаланью?

– Я знаю многое, недостойное упоминания, отчего меня называют Аззагедди.

– Очень скрытный этот дьявол; он не выдаст секретов. Аззагедди, я смогу вытеснить тебя?

– Только с духом этого смертного – вместе мы вошли, вместе мы и отбудем.

– Этот дьявол очень краток и подготовлен. Откуда пришёл ты, Аззагедди?

– Оттуда же, куда мой законоучитель должен пойти, – из жаркой страны под горячим экватором.

– Очень увлечённый и остроумный этот дьявол. Аззагедди, что у тебя там?

– Прямо внизу живой, весёлый круг приятелей, которые в ревущей печи сидят и жарят на ужин свои копыта; настолько привыкших к огню, что они мешают в печке своими рожками и светят своими хвостами, как факелами.

– Очень забавный этот дьявол. Аззагедди, а Марди не приятней ли будет того места, откуда ты пришёл?

– Ах, домой! Милый, милый дом! Побыть бы, побыть бы дома снова!

– Очень сентиментальный этот дьявол. Аззагедди, протяни руку, я пожму её.

– У нас так не принято: мы, встав спиной к спине, хватаемся хвостами и вежливо спрашиваем: «Умоляю, достойный сэр, скажите, что теперь показывает великий термометр?»

– Это просто принц среди дьяволов.

– Совсем безумен наш Баббаланья, – вскричал Мохи. – Мой господин, примите во внимание, что он будет кусаться.

– Увы! Увы! – вздохнул Иуми.

– Прислушайся, Баббаланья, – закричал Медиа, – достаточно этого: сбрось своего дьявола и будь человеком.

– Мой господин, я не могу снять его; но я сброшу его через какое-то время. Аззагедди! Вниз, шалун; вниз,